0. Мойра и Кассандра. диссоциация
у Мойры губы растягиваются в улыбке. у Мойры сердце бьется как шаманский бубен. у Мойры страха — до первой раны, до первого удара, до смеха горлом, до ветра свиста в ушах.
Мойра смерти не боится совсем, но умирать страшно.
особенно впервые.
у Кассандры голос чужой, кровь на лице чужая — и крепко стиснутые зубы. у Кассандры швы на шее, слова булькающие в горле и ладонь чужая, пригибающая к земле.
у Кассандры имя как насмешка, насмешка как правда, память как плеть, как проклятие, как клеймо.
у той, что теперь зовут Медеей взгляд исподлобья, стена молчания и не-узнавание.
у Мойры гнев и отчаяние, у Кассандры схема и стиснутые зубы.
как когда-то. когда?..когда?..
у Мойры память. у Кассандры план. у Медеи жизнь на нити натянутой как струна.
а еще все они мертвы.
мертвы.
не-узнавание в данном случае, это к лучшему, наверное.
у Кассандры слова, разбивающиеся о чужую волю. у Кассандры кровь на лице - своя и костяное крошево. у Мойры память, конечно. у Мойры дом под открытым небом, Кора на соседнем сиденье спит, положив голову ей на плечо. рассвет за их спинами красит волосы Коры в розовый, а лицо Мойры в серый и неживой. цепочка жертв во славу друг друга теряется за горизонтом. это ли не любовь?..
они вместе против целого мира идут, и всего лишь хотят жить долго и в идеале конечно же счастливо.
Кора любит Мойру.
Медея не знает Кассандру.
Кассандра балансирует над соседней пропастью.
протяни руку, окликни, назовись — сорветесь оба.
у Коры чужое имя.
у Мойры память.
у Кассандры план.
но времени не хватает. чудовищно не.
и ладонь, прижатая ко лбу почти равнодушно так.
пепел и костяное крошево. никакой тебе вечной жизни.
у Кассандры гниль за грудиной и смерть внутри. у Кассандры кровь на губах чужая, черная отравленная кровь.
а еще Кассандра мертва. мертва.
второй уже кажется раз.
у Мойры знаки, и память, и слово, звучащее как удар.
Мойра говорит, и Кассандра делает, хоть и совсем не знает зачем.
Медея смотрит на них и не узнает конечно.
пока еще
конечно
не узнает.
1. Медея
все начинается с имени.
Медее нравится думать, что это ее имя. что мир, из которого ее вырвали, такой же настоящий, как лед за грудиной, голод и ненависть. что ее мир не таков, каким должен быть в его голове.
что это ее мир в конце концов.
хотя она понятия не имеет, каков он на самом деле.
но Танатос смахивает с доски шахматные фигуры и мир, кому бы он не принадлежал, снова приходит в движение — взбесившийся метроном, сумасшедший маятник, отсчитывающий время в обратном направлении.
-жаль, сыграть с тобой было бы интересно, - лениво тянет он, тонкие губы изгибаются в змеиной улыбке. протертая на локтях кожаная куртка скрипит о каменный подлокотник трона, - мне кажется, ты была бы достойным соперником.
-вы слишком высокого мнения о моих талантах, мой лорд. разве кукла способна соперничать с кукловодом?
наверное, в его глазах скользит разочарование. Медея смотрит на камень под ногами, на гранит и мрамор, на пепел, оседающий на черных плитах и пачкающий носки ботинок.
-ты скучная, - голосом обиженного ребенка заявляет тот, чье слово обращает пылью, ломает кости, выворачивает наизнанку разум.
Медея склоняет голову. он тяжело и скорбно вздыхает — слишком ненатурально, нарочито громко. почти издевательски.
-оставь меня, я желаю скорбеть в одиночестве.
Медея не смотрит, но буквально видит, как взлетает в патетическом жесте жилистая рука, как ее лорд откидывается на спинку трона, закрывая лицо ладонями — когтистые пальцы, под ногтями кровь, съехавший рукав обнажает белесые полосы старых шрамов.
Медея думает, что будет, если раскроить эту кожу по старым отметинам — срастется она бесследно, как все их увечья, или же эти шрамы клеймо, символ, напоминание о невозможном.
Медея обещает себе, что обязательно попробует.
-и да, не думай, что я забыл. между прочим условно утерянный архив Ватикана сам себя не перепишет, - бросает он ей в спину почти иронично. в голосе любопытство и что-то такое, что заставляет ее распрямить плечи и возненавидеть себя за глупое незаметное бунтарство, больше свойственное тем, чей пепел сейчас устилает пол зала.
она не слышит но читает почти по губам.
это интересно
какой в этом смысл
какой во всем этом смысл.
и слушая, как скрипят тяжелые двери, окованные медью и серебром, Медея обещает ему железный короб.
.
все начинается с имени.
Медее нравится думать, что кто-то называл ее так прежде — ласково перекатывал звуки на языке, говорил иначе, смотрел прямо, а еще — искал, пока его время не закончилось, пока старость или отчаяние не закрыли ему глаза.
Медея считает, что человек в принципе не может исчезнуть бесследно.
Танатос сжимает ее ладонь — заостренный ноготь скользит по белой коже, не больно но отчего-то страшно, как отголосок чего-то старого, утерянного в серой пелене, — и приглашает на танец на краю пропасти. те, кто еще верят в его справедливость смотрят на них с жадностью и восхищением, от которых Медею тошнит. тошнит.
-ты знаешь, что раны, нанесенные создателем, никогда не исцеляются до конца?..
-ты знаешь, что все, кто однажды испил воды Леты, исчезают бесследно?..
-ты знаешь, что драконьи зубы всегда обращаются воинами, которые стремятся убить друг друга?..
иногда Медее нравится думать что это такая сказка. та самая, где колдунья со змеиными глазами обретает свободу и уносится прочь из мраморной тюрьмы, оставляя за собой лишь пепел. Медее только не нравится, что эта сказка у них одна. если уж так, Медея бы предпочла звать его Ясоном или Эетом. это хотя бы значило, что и здесь справедливость восторжествует. это хотя бы значило, что все исполнится.
Медея бы предпочла не звать, потому что ни одна сказка не отвечает ей на вопрос, как убить смерть.
но когда он скалится в привычной усмешке, а ее ладонь обхватывает его запястье, Медея чувствует под пальцами нити шрамов, и думает о том, что ответ совсем рядом.
и тогда он впервые заглядывает ей в глаза.
3. Кассандра
Кассандра желала бы забыть, но Мойра никогда ей этого не позволит. Кассандра старается думать, что если уж смерть не окончательна, то и у их истории может быть счастливый финал. нужно только понять принцип, выждать момент, втереться в доверие – а дальше все это уже было. мир намного больше, чем вопросы власти и амбиции живых мертвецов. а они всегда были намного умнее тех, кто желал запереть их в камере. даже без могущества и бессмертия.
Кассандра думает, что лучше всего на свете она умеет убегать и тянуть за собой в пропасть.
…………………………………………………………………………………
-мне здесь не нравится, - Кора стягивает косынку с волос, и рыжие пряди рассыпаются по плечам. солнце превращает их в каленую медь, лисий мех и охряный шелк, вспыхивает на массивной заколке в форме стрекозы с крупными тяжелыми камнями – нелепая броская вещица из коллекции матери Алека, но Коре она нравится. Мойра не спорит. в конце концов, трофеи не обязаны быть красивыми. их функция – запечатлеть момент.
-ты что-то чувствуешь? - сама Мойра с наслаждением курит, вырвавшись из череды давящих подземелий, тусклых ламп и средств для дезинфекции. хотя конечно это и запрещено.
Кора проводит пальцами по лицу, словно снимая паутину. сжимает ее руку – старые шрамы, почти выцветшие, складывающиеся в непечатное выражение. Мойра не любит вспоминать об этом инцеденте, и надеется когда-нибудь их стереть, - и заверяет ее, что конечно же нет, просто она ничерта не понимает, зачем тратить время на подобную скуку, когда у них хватает денег чтобы рвануть куда-нибудь в сторону Луизианы.
для Коры это почти личный Иерусалим. а Мойре нравится южная готика и старые кладбища, медленно уходящие под воду и утопающие в болотной зелени.
Мойра целует Кору в висок за мгновение до того, как та с хохотом швыряет заколку с балкона, и обещает, что они скоро уедут, едва только поутихнет дело с ограблением.
и обязательно успеют к празднику.
медово-желтые камни вспыхивают ярче, чем солнце в их глазах,
и падают
падают
падают в железный колодец двора, с высоты кажущийся бездонной пропастью.
Мойра не знает, кто из них солгал первым, но точно помнит, что обещала Коре уехать.
……………………………………………………………………………….
голова, кажется, сейчас лопнет. кровь на лице темная и густая. Кассандра захлебывается ей и с каким-то злым отчаянием радуется тому, что мертвым не нужно дышать, а значит все не так и страшно. мир наполняется звоном. двоится. пальцы царапают гниющие доски. мысли становятся тяжелыми и острыми, как осколки стекла.
Кассандра понимает закономерность.
остановиться было бы легче.
другие смотрят на нее с недоумением. каждое слово дается ей трудом, и потому обретает особую ценность, но лишь наталкивается на пустой непонимающий взгляд напротив. Мойра заставляет ее говорить, вопреки всякому здравому смыслу, и каждое слово его вины превращается в боль.
Кассандра почти привыкает к тому, что кроме боли в этом новом мире ничего нет.
это почти удивительно.
.
Рука, затянутая в черную перчатку, стискивает волосы на затылке, тянет вверх, запрокидывает голову, — и Кассандра видит лепнину на высоком потолке, и мраморные фигуры, которыми оканчиваются белые колонны, — темные мертвые глаза словно заглядывают в самое нутро, выворачивают наизнанку мысли и саму суть. Кассандра пытается сопротивляться, но чужая воля сметает все без остатка. остается лишь чужая вера, чужое раболепное спокойствие.
боль исчезает.
и Кассандра ломается. который уже год подряд.
Харон смотрит равнодушно и слегка презрительно, но на дне зрачков искрами тлеет любопытство. он невозмутимо стирает кровь с ее лица. изуродованные губы окрашиваются темно-вишневым.
Харон разжимает руку, и Кассандра падает на колени, заставляя себя молчать.
каменная мозаика на полу местами лишилась фрагментов, на некоторых плитках глубокие следы когтей.
Харон поправляет перчатки из грубой кожи.
Кассандре страшно.
-мои люди говорят, что ты сеешь смуту в наших рядах, - голос его тихий, но каждое слово раскраивает вязкую тишину, как лезвие. каждая игра смертельная, иначе она не имеет вкуса, - говорят что ты считаешь, будто я недостаточно милосерден к тем, кто только присоединился к нам.. будто я обрекаю вас на смерть беспричинно.
Кассандра молчит.
за ее спиной он чеканит шаги по выщербленным плитам. полы черного пальто — явно с чужого плеча — взлетают при движении, словно вороньи крылья. смоляные пряди перечеркивают белое лицо, острые скулы, туго обтянутые кожей. его не назвали бы красивым даже те, кто склонен видеть красоту чудовищ.
Харон владыка падальщиков.
Кассандре хочется рассмеяться.
-тебе известна история о Кадме? - отзывается он наконец. Кассандра не двигается с места - однажды один смелый юноша со своими соратниками пришел в далекие земли и столкнулся с драконом, которого боги сделали стражем этой долины. дракон убил всех до единого, но юноше по имени Кадм удалось не только спастись, но и одолеть чудовище. знаменуя свою победу, он взял драконьи зубы и засеял ими поле, словно зерном. однако вместо посевов из земли вышли воины, равные по силе десятерым, и принялись биться друг с другом, пока их не осталось пятеро, как и тех, кого он потерял. они поклялись ему в верности, и с их помощью Кадм основал великий город, построенный на костях, и слава о нем неслась быстрее солнечной колесницы, - Харон умолкает, словно делая театральную паузу. его улыбка превращается в звериный оскал, - но боги никогда не забывают оскорблений от смертных. победивший дракона Кадм, стал драконом сам, а его верные воины убили его, разрезав тело на пять частей, и взяли все, что принадлежало ему по праву.
темные глаза пристально вглядываются в нее, словно пытаясь найти ответ.
-скажи мне, уж не желаешь ли ты стать драконом, пифия, чьи предостережения никто не слышит?
Кассандре страшно. Кассандра склоняет голову, стараясь смотреть только на мозаичные плиты под ладонями.
Мойра встает на страже осколков памяти, сращивая переломанный позвоночник.
-создатель, прости мне, но я не умею разгадывать загадки. однако если вы желаете этого, я научусь, - четко, выверено, почти по слогам произносит она.
боль приходит прежде, чем она понимает.
он оказывается совсем близко. в безумных глазах мелькает что-то похожее на жалость, выпростанную в насмешку. эта игра продолжается слишком долго, но вот-вот оборвется, как сплетенная мойрами нить.
-ах, бедная безумная Кассандра, - горько тянет он, словно ему действительно больно от своих слов, - ответь, неужели ты действительно можешь желать мне гибели?..
Кассандра не знает. но точно помнит, что обещала Коре уехать.
Мойра приказывает ей молчать.
4. Орфей
Орфею нужно о ком-то заботится.
даже если забота это переломанный хребет, раскрошенные кости и рваные раны. иногда создатель патетично называет его своим утраченным милосердием, но Орфею все равно, как это называть, пока есть работа.
на данный момент их сила в количестве. Орфей хороший исполнитель и прекрасно умеет держать в узде новобранцев.
это кажется знакомым, но не имеет никакого значения.
любое до мешает выполнению задания.
любое до отвлекает.
новый мир оказался первобытно прост — право силы, животный голод и война, которую он чувствует как живое алчущее существо.
причины, следствия, этический кодекс не важны априори, если есть приказ.
он не знает наверняка, но думает, что ничего не изменилось.
от этого спокойно.
мальчишке с зеленой прядью в длинных, стянутых на затылке в хвост, волосах, тоже было о ком заботится. пока в один момент его руки не зачерпнули пепел.
Орфей не помнит, было ли у той девочки имя, помнит только смешную татуировку на щеке — цветок с лепестками, похожими на щупальца, черный и золото. такие обычно живут долго. восторженные, успевшие едва вырвавшись из туманной пелены после перерождения придумать себе красивую историю собственной избранности.
Орфей уверен, что солдатам нужно во что-то верить. но не понимает, почему им недостаточно того, что есть, безо всяких красивых слов.
почему слова создателя им недостаточно.
впрочем, Орфей и сам любит слушать проповеди, ощущая пустоту внутри, и заполняющий ее голос. чужая воля вместо сердца. это кажется чем-то знакомым.
-убьешь меня?! - шипит мальчишка, пытась вырваться из стальной хватки. пальцы царапают форменную куртку, ткань трещит но выдерживает. Орфей держит крепко. если нужно, он выломает ему руки и упрячет их в железный бак до дальнейших указаний. регенерация всегда казалась ему крайне забавной штукой, - это они виноваты! эти уроды позволили ей умереть! они ее предали!
они - остальные, пушечное мясо, безымянные соплеменники - травят байки в другой части зала. слишком мало времени для почитания павших. слишком мало смысла. все они ничего не стоят на этих весах истины.
Орфей знает, что сам он не стоит ничего, но это его не трогает. и вновь кажется смутно знакомым.
от этого спокойно.
холодный электрический свет бежит по лицам, застывая синевой в незрячих глазах. Орфею кажется правильным воздержаться от огня. остальным все равно в принципе, при желании они могли бы упражняться в скудном остроумии в темноте. хотя предложения сжечь клуб кажутся ему верхом идиотизма.
Медея сидит у стены — острые медные пряди скрывают лицо, взгляд, всякое выражение. отливающие синим чешуйки на куртке напоминают ему миф о змееволосой женщине, чей взгляд обращал людей в камень и погубил ее же саму. Орфей в принципе считает мифы блажью, но однажды создателю показалась забавным приказать ему заучивать их наизусть.
Орфею это кажется издевательством ровно четыре секунды, пока острая боль не взбегает по позвоночнику.
Медея смотрит на мальчишку в его руках и молчит.
Орфей знает, что ей не нравится происходящее.
этого в принципе достаточно.
-я любил ее! - выкрикивает безымянны, и его крик тонет в хохоте остальных, дробящемся эхе бетонных стен, хрусте стекла под подошвами.
Медея дергает краешком губ.
Орфею смешно.
-знаешь в чем разница между огнем и железом? - спрашивает он. сильные пальцы сдавливают шею, пресекая очередные вопли, - огонь убивает. железо ослабляет регенерацию.
- пытать будешь?! - сдавленно шепчет парень. голос скрипит и ломается. как бы не были лояльны к травмам их новые тела, для восстановления нужно время. а притупленный болевой порог возможно преодолеть. Орфей это знает слишком хорошо.
-всего лишь объясняю, почему смерть это не так уж и плохо.
-они ее бросили! - голос не возвращается, но крепнет. Орфею требуется меньше минуты, чтобы кость хрустнула. мальчишка захлебывается кровью и умолкает. только смотрит с ненавистью. черные губы беззвучно повторяют что-то о том, что создатель обязательно узнает об измене, расточительстве и предательстве.
Орфей думает что безымянный не так уж неправ, но усилием воли заставляет себя не разжать руки, ощущая как ворочается под кожей чужая страшная воля.
-но она мертва, а ты нет, - наконец произносит он, выплевывая с кровью лишенные всякого чувства слова, - значит и предал ее ты. оказался слишком слабым. если создатель о чем и узнает, так это о твоей бесполезности.
несказанный вывод повисает в воздухе. Орфей хватает парня за ворот и швыряет на залитый кровью бетон. тот вскакивает тут же, словно опасаясь удара в спину. горло судорожно дергается. регенерация делает свое дело, но Орфей уверен, что истерик больше не предвидится.
на лице мальчишки животный ужас и синие блики электрического света.
Орфей знает что никакие иллюзии привязанностей не перекрывают их чудовищное желание жить.
от этого спокойно.
иногда ему кажется, что в глазах Медеи мелькает презрение.
5. Кассандра
Кассандра не верит ни во что хорошее в этом новом мире и готова порвать глотку каждому, кто заикнется о новых прекрасных возможностях, полученных со смертью.
иногда это даже случается.
Кассандра знает, что Харону глубоко плевать на случайные жертвы, смерти новобранцев в мелких стычках между собой и вопросы справедливости. но очевидно сама Кассандра ему интересна.
он не выставляет ее напоказ, не выделяет из толпы других — и Кассандра знает, что сколь не было бы сильно его любопытство к чудному рекруту-мазохисту, если в одном из сражений ее новое тело обернется пеплом, на его лице не отразится даже тени разочарования.
Мойра помнит железные двери, свой срывающийся голос, умолявший Кору не выходить из убежища, и расколотый чужой волей мир.
Кассандра надеялась, что хоть это воспоминание она смогла бы уберечь от него, но высокий ледяной голос раскраивает череп любой надежде.
-мир ужасно несправедлив, верно? мы стараемся его упорядочить, но какой же ценой. каждый из нас приносит жертвы ради будущего благополучия, и иногда всем нам кажется, что эти жертвы чудовищная ошибка.
Кассандра видит эти жертвы своими глазами, и знает, что будущее благополучие, что он пророчит, повергнет этот мир в бездну.
Харон ждет ответа, но Кассандра молчит, уставившись в окно. змеиный витраж — солнечный свет дробится о стекла: зеленый, грозовой синий, глубокий бирюзовый — скалится прозрачными осколками-клыками.
змеи. всюду и всюду. на мозаике под ногами, в витражах, на резных деревянных панелях мебели.
Мойра не знает, но чувствует, что в этом скрыта вся суть. Кассандра старается не думать.
-неужели каждая беседа со мной для тебя пытка? - в голосе беспокойство. забота. участие. а еще Кассандра знает, что в его глазах не отражается ничего из этого. мертвые алчущие глаза. Харон прижимает к виску ладонь, затянутую в черную кожу перчатки. змеи на подлокотниках кресла словно приходят в движение, но Кассандра знает, что это всего лишь оптический обман из-за пляски света.
Мойра не так в этом уверена.
-я не желаю тебе боли, Кассандра. только покоя, - голос создателя обманчиво вкрадчив и почти ласков, - все мы сражаемся только за право обрести покой. но с кем же еще мне говорить, если в других нет ни капли твоего упрямства. ни капли жизни. пустые и бесцветные копии себя самих. ничего ценного.
Кассандра думает, что покой слишком дорого ей обойдется. а еще о том, что стоит ей сдаться и боли не будет. и все закончится.
Мойра отвечает прежде, чем Кассандра может ее остановить.
-на моем месте мог быть кто угодно, - она не узнает свой голос, словно действительно говорит не она, - все мы мертвы, и в нас не может быть жизни. только та, что мы отнимаем, но и она принадлежат тебе. все наше принадлежит тебе.
«сколько еще тебе нужно, чтобы насытится? есть ли предел твоему голоду, владыка падальщиков?»
непроизнесенные слова ввинчиваются в мозг раскаленной спицей. на несколько мгновений Кассандра слепнет. отшатывается от окна, натыкается на стену, закрывая лицо руками. хватается за дверцу шкафа, пальцы скользят по темному дереву и искусной резьбе – змеи с глазами из прозрачного камня окрашиваются в алый. ненависть Мойры схлестывается с чужой волей, и эта борьба выворачивает ей ребра, лишает зрения, ломает кости.
мир звенит, вбирая в себя все звуки. наверное, существовать в отрешенном мгновении боли это почти милосердие.
Харон смеется, подхватывая ее под локоть и усаживая в кресло. сведенные судорогой пальцы цепляются за рукава с рядом железных пуговиц, за холодную кожу перчаток, за деревянные подлокотники.
когда Кассандра наконец может различать предметы, первое что она видит — его лицо напротив. острые скулы и тонкие губы, измазанные алым. в мертвых глазах тлеют искры веселья. почему-то Кассандре впервые становится по-настоящему страшно.
страшнее, чем в подвалах завода, где для Мойры и Коры мир оборвался в пропасть.
страшнее, чем в мясорубке бессмысленных войн и аудиенций.
страшнее, чем смотреть в глаза Медее и не узнавать.
-вот поэтому ты и так ценна для меня, Кассандра, - улыбается он почти искренне, - это знакомо, словно отражение в обсидиановом зеркале. воин из драконьих зубов, смотревший в глаза змею и пронзивший сердце чудовища. мне стоит опасаться тебя?
Кассандра молчит. тревога нарастает, отзываясь легкостью в изуродованном теле, что медленно пытается восстановить повреждения.
в мертвых глазах Харона — тяжелое и старое торжество. он наклоняется вперед, к ней, сжимая руками змеиные кольца подлокотников, и Кассандра видит грубый уродливый шов вокруг шеи, почти скрытый высоким воротником.
-я знаю, чего ты хочешь, - голос его звенит, полнится ядом, и Мойра знает, конечно же знает, что случится потом, - я знаю, чего ты должна желать, но тебе не убить чудовище, пока так крепка связь с тем, чего больше нет, пока твоя воля не обоюдоострый клинок, направленный в грудь дракону.
окровавленные губы изгибаются в ядовитой усмешке, и приказ звучит почти легко:
-убей то, что связывает тебя с прошлым. освободись. и тогда чудовище будет повержено, как ты того и желаешь.
Кассандре кажется, что кроме боли в этом новом мире ничего нет. и когда пламя приказа разливается у нее под кожей, она умоляет Мойру не молчать.
не позволить.