мама не плачет.
мама в принципе рада, что я наконец то не вишу удавкой на ее шее, требуя (умоляя) о любви и заботе. что я работаю (и больше не звоню посетовать на хуевую жизнь в Жабинке), что я не впадаю в депрессивный эпизод (или хотя бы затыкаю себе рот и не произношу это опять же в телефонную трубку). что я в принципе где-то там, далеко, в фантастическом городе "вроде-бы-все-хорошо". что все мои странности теперь решает терапевт за определенную сумму (и что эту сумму я тоже могу оплатить сама) или постик в дайричке, где душевный стриптиз ну типа фича такая.
что я больше не тяну из нее жизнь, как всегда она чувствовала, не до конца признаваясь даже себе.
а я задыхаюсь.
ни города нет у меня, ни дома. я бегу - а сейчас, когда мир в огне, даже и не бегу - и слабая-слабая-слабая я , и дело то даже не в том.
а в том что я всегда была знаменем. всегда была беспроблемным ребенком - беспроблемным настолько, что даже про не-галлюцинации родные узнали от меня всего год назад (и конечно же не поверили. я бы тоже, признаюсь, не поверила бы). а в том, что надеется можно только на себя, даже в семье. надеется на себя, и тащить тех кто не вывозит на своем горбу. даже взрослых. ведь ты же должна быть сильной. слабых мало того что не любят, еще и уважать отказываются. любви тебе, видишь ли, не перепало. но уважение еще можно попытаться то заслужить.
ты только спаси нас всех. ты только будь мне матерью. ты только отдай мне все - до капельки, до крупицы, все то что я в тебя вложила, хоть и не желала того сама.
отдай-отдай-отдай.
слабая-слабая-слабая.
я задыхаюсь.
Элинор гладит меня по голове - холодные пальцы на горячем лбу кажутся невесомыми. песня у них одна всегда - отдай мне жизнь, отдай-отдай-отдай. голод, жажда и темнота. ужас, любовь и ложь самому себе.
я задыхаюсь.
но когда говорю об этом - кажется, что дышу.
мама в принципе рада, что я наконец то не вишу удавкой на ее шее, требуя (умоляя) о любви и заботе. что я работаю (и больше не звоню посетовать на хуевую жизнь в Жабинке), что я не впадаю в депрессивный эпизод (или хотя бы затыкаю себе рот и не произношу это опять же в телефонную трубку). что я в принципе где-то там, далеко, в фантастическом городе "вроде-бы-все-хорошо". что все мои странности теперь решает терапевт за определенную сумму (и что эту сумму я тоже могу оплатить сама) или постик в дайричке, где душевный стриптиз ну типа фича такая.
что я больше не тяну из нее жизнь, как всегда она чувствовала, не до конца признаваясь даже себе.
а я задыхаюсь.
ни города нет у меня, ни дома. я бегу - а сейчас, когда мир в огне, даже и не бегу - и слабая-слабая-слабая я , и дело то даже не в том.
а в том что я всегда была знаменем. всегда была беспроблемным ребенком - беспроблемным настолько, что даже про не-галлюцинации родные узнали от меня всего год назад (и конечно же не поверили. я бы тоже, признаюсь, не поверила бы). а в том, что надеется можно только на себя, даже в семье. надеется на себя, и тащить тех кто не вывозит на своем горбу. даже взрослых. ведь ты же должна быть сильной. слабых мало того что не любят, еще и уважать отказываются. любви тебе, видишь ли, не перепало. но уважение еще можно попытаться то заслужить.
ты только спаси нас всех. ты только будь мне матерью. ты только отдай мне все - до капельки, до крупицы, все то что я в тебя вложила, хоть и не желала того сама.
отдай-отдай-отдай.
слабая-слабая-слабая.
я задыхаюсь.
Элинор гладит меня по голове - холодные пальцы на горячем лбу кажутся невесомыми. песня у них одна всегда - отдай мне жизнь, отдай-отдай-отдай. голод, жажда и темнота. ужас, любовь и ложь самому себе.
я задыхаюсь.
но когда говорю об этом - кажется, что дышу.