слышим голоса, видим видения (с)

никогда не боялась чудовищ под кроватью или призраков в шкафах. потому что чудовищам не было необходимости прятаться. мой дом был их домом. мое сердце было их данью по праву. темнота, наползавшая вечерами на холодный дом была густая и вязкая, как смола.

Ведьма рисует чешую на коже — змеино-зеленые тени для век превращаются в прореху на запястье, из под которой выглядывает острая чешуя болотной твари. я вспоминаю четырнадцать сказок, одну игру и восемь метафорических ассоциаций.
Див смеется внутри моей головы торжествующе и немного злорадно.
-хотела оставить меня во тьме, - говорит она, - а я все равно здесь. не в ноябре тебе меня побеждать, когда грань истончается особенно сильно.
я почти не замечаю ее голоса, когда еду обратно, когда смеюсь над зашкварными историями от кгбшников, когда снова и снова перечитываю самайнскую эпитафию.

я похоронила вас всех
я похоронила вас всех
Ирка Горнова, Найтанарэ Фумеллотэ, Дивная Мириэль, Лоркана Д`Эат, Элинор Гринсфилд.
все закончилось. все закончилось. все закончилось.

Див смеется. очень-очень тихо, но ее смех застывает где-то в груди осколочным ранением.
стены дома на болоте больше не защищают от нее. потому что она все это время здесь. внутри моей головы.

-приходи ко мне, - шепчет она, пока я пью чай и иронизирую над своей аллергией на котов, зарываясь пальцами в пушистый бок, - приходи ко входу в подземный мир. смотри в темноту и слушай. смотри в темноту и слушай. забудь все что видела, забудь все что узнала. приходи ко мне, и услышишь ответы. приходиприходиприходи...
ночью мне не снится ничего, кроме темноты. под утро сны вяло отражают реальность, больше смахивая на очередной фильм быкова, из которого вытащили все ультранасилие и оставили только бесцельное блуждание по грязным подъездам.
я позволяю себе считать это победой.

Див смеется.
и продолжает звать меня в темноту.

@темы: @не-люди-в-моей-голове., @мой эгладор.

---

о пользе хтоничных сущностей по отношению к мотивации на творчество.

Алексий продолжает приходить туда, хотя каждый раз говорит себе, что это ничего не значит. охрана на входе пропускает его без слов, заботливо распахивая тяжелую старую дверь. когда она захлопывается у него за спиной с негромким стуком, а впереди светится неоном зал, из которого доносится ядовитая пульсирующая мелодия, Алексий снова и снова чувствует, словно стоит на пороге ада.

Смерть говорил — это совсем не важно, во что он верит и какие имена дает привычным вещам, если эта вера раскраивает его до основания, вынимая из нутра окропленную кровью идею для очередного творения.
остальное неважно.
Алексий не желает слушать, верить и соглашаться, но продолжает приходить и смотреть, неизменно выбирая один и тот же столик, загадочным образом каждый раз оказывающийся пустым. Алексий не удивляется, не удивляется ничему странному уже очень давно, и просто принимает как должное то, что его здесь ждут, ненавязчиво и в то же время со знанием неизбежности его возвращения. это рождает страшное и тяжелое отчаяние в груди, от которого никак не удается избавиться - только изобразить.
и Алексий рисует.
иногда прямо там, в темноте, под музыку, сотканную из чувства и стали, или под оглушительную тишину инсталляций, скорее угадывая листы бумаги под пальцами, чем действительно замечая их. на тот момент это неважно. а потом, когда чернильная тьма помешательства отступает, и он может анализировать одному ему понятный набросок, он возвращается домой и запирает двери на все замки. так дом становится крепостью.
несовершенство слов, облаченных в краски, жжет больней огня и звериных когтей. но когда наконец на полотне проступает замысел, становится легче.

хотя бы немного легче.

Алексий мог бы сказать что ненавидит все это, но сил на ложь не остается.
на предупреждения тоже.
он смотрит на тех ребят, что сменяют друг друга на сцене студии уже который год, тех самых ребят, которых встречал в мастерской у Смерти, и новых, но уже связанных по рукам и ногам этими безумными обещаниями славы и признания, и не может заставить себя рассказать им о поглощающей все темноте, в которой нет ничего кроме животного ужаса, о мире, сузившемся до прямоугольника холста, о белых руках, тянущих его на дно во сне.
его все равно никто не услышит. Алексий только боится допустить мысль, что они знают все это и так, но в отличие от него каким-то образом научились с этим жить.
Алексий правда надеется, что все что с ним происходит сейчас — лишь плата за ту славу, которую он приобрел в определенных кругах, за выставки, статьи и честно заработанное имя.

сделка с дьяволом, которую он не заключал.

Смерть говорил, что ему всего то и нужно остаться без кожи, чтоб наконец увидеть, чего лишены его картины о девах в ореоле вишневых лепестков, туманов и лжи. Алексий ничему не удивляется и не желает верить, но когда уродливые рубцы на боку и груди начинают ныть, он зло смеется, что всего то и нужно было ему понять эти слова буквально.
полупустая квартира обращает его слова эхом. капли воды разбиваются о неподвижную гладь в набранной ванной (Алексий надеется услышать тихий всплеск и легкие шаги по кафелю, но слышит лишь оглушительную тишину)

Алексий чувствует, как кожа горит изнутри и кажется чужой.

некоторые из тех, кого он встречает в студии продолжают выходить на сцену время от времени, некоторые исчезают бесследно. Алексий не хочет думать о том, что когда-нибудь и он исчезнет точно так же. сопьется (скорее всего), сойдет с ума (наверняка уже), сгорит в лихорадке (и ему мерещится холодная рука, закрывающая ему глаза, тихий шепот у виска, и ради этого — даже не страшно..).
и никто из них точно так же не вспомнит о его существовании. эта мысль почему-то приводит его в ужас, и поэтому, возвращаясь из студии совершенно трезвым, он запирается в комнате и продолжает рисовать как одержимый снова и снова. иногда он равнодушно отмечает, что боится не умереть, а не успеть.
закончить картину.
рассказать историю.
увидеть ее.

Алексий уже очень давно не принадлежит сам себе, но с каждым годом осознает это все сильнее.
.
Алексий снова приходит туда, чтобы смотреть, и все это напоминает ему сказки о подземных дворцах и существах,что танцевали бы под их сводами вечно. он помнит, что тот из людей, кто шагнул в круг и дерзнул танцевать с ними, уже никогда не сможет покинуть волшебную страну окончательно — и Алексий чувствует себя отравленным. яд, разливающийся под кожей, подступает к горлу словно морская пена. мешает дышать.

он смотрит на сцену, где под неспешную мелодию клавиш, под куполом сплетается история. черное и белое. рыжие волосы Русалки рассыпаются по плечам, когда она откидывается назад, только чудом удерживаясь в воздухе. белые ленты стягивают тонкие запястья, как невесомые оковы, что прочнее стали. Алексию больно смотреть на нее — такую. изломанную, скованную, рвущуюся вверх, к свету, и камнем падающую вниз, рассекая воздух острыми лопатками. когда она замирает, едва касаясь сцены, у него перехватывает дыхание от неясной мучительной тревоги.
тонкие пальцы Бэллы вцепляются в белые ленты на руках Русалки. длинные когти царапают блестящую ткань, словно стремясь отыскать тонкие нити пульса и жизни под этими лентами. она тянет ее вниз, к земле, и Алексий жалеет лишь о том, что четыре пули так и не смогли остановить чудовище.
птица с человеческим лицом полосует когтями змею с антрацитово-черной чешуей
так танец превращается в борьбу.

и жизнь Алексия вновь превращается в крошево.

он не видит, когда перфоманс заканчивается, и звуки рояля стихают. как поднимается композитор — мужчина в годах, с тяжелым взглядом погруженного в себя человека — как растворяются в темноте зала те, кто сплетал кружево безумия на сцене.

Алексий не видит.
холодные ладони закрывают ему глаза. он замирает, и тело пронзает ощущение покоя. щемящей мучительной нежности. мир словно встает на место. он подается назад, стремясь хотя бы коснуться ее, но пальцы зачерпывают лишь пустоту. переливчатый смешок над самым ухом заставляет его замереть. мучительные мгновения тишины растягиваются в вечность.
-если бы ты был слеп, смог бы ты рисовать меня? — голос Русалки звенит серебряным колокольчиком. от нее пахнет морем и солью, горьким туманом и дымом от генераторов, установленных у подножья сцены. Алексий не видит, но все равно пытается запомнить ту малость, что ему остается — холодные пальцы на своем лице, колдовской танец под куполом, белые ленты, стягивающие тонкие запястья и медь волос в густом лазурном свете.
-не знаю, - отвечает он наконец, - но я запомнил бы голос. и рисовал бы его. это было бы даже честнее.
ее ладони закрывают ему весь мир, голос заменяет сердцебиение. Алексий не понимает, почему позволяет ей играть с собой так жестоко. не понимает почему Змей позволяет ей это, не возникая за его спиной погибельным вихрем с острыми когтями и вспарывающей кожу чешуей, с перекошенным болью и яростью лицом, сквозь которое прорастают костяные пластины.
Алексий не уверен, что видел это когда либо, но почти слышит громовой клекот, сулящий беду и разрушение и тяжелые взмахи исполинских крыльев.
Русалка смеется. мурлычет на ухо словно с сожалением.
-лучше быть бы тебе слепым, и хрупким, и лежать на дне, среди драгоценных камней и рыб с серебряными спинками.
это звучит бессмысленно, но Алексию все равно. он пытается поймать ее за руку, но Русалка вновь ускользает, утекает из рук невесомым видением, голосом без плоти.
прохладные ладони исчезают с его лица, и Алексий снова может видеть залитый синим светом зал, застывшие лица людей — как восковые жуткие маски. он находит взглядом ее, на долю секунды поверив, что эти мгновения были лишь обманом сознания. но Русалка сидит на стуле напротив, прозрачным ногтем царапая столешницу. неизменная, словно все то, что приходит к нему кошмарами десятилетней давности, было вчера. серебряные блестки на скулах и вокруг глаз в пульсирующем освещении кажутся застывшими чешуйками.
-зачем ты снова это делаешь? - повторяет он наверное тысячу раз, но никогда вслух. в голосе горечь, и тоска по чему-то, чему Алексий и сам не мог бы дать имя, - отпусти меня, отпусти меня, отпусти...
Русалка скалит в улыбке мелкие белые зубы. неверный свет обращает их острыми иглами.
-не могу, - говорит она просто, словно само собой разумеющееся, и ее слова отзываются в груди сладкой болью и древним колдовством, - я русалка. и все еще мечтаю тебя утопить.
Алексий смотрит на то, как тени превращают ее в чудовище, и старается запомнить.
Русалка оглядывается куда-то в зал и прикладывает палец к губам. ее лицо искажается в словно бы детской гримасе. жуткие темные глаза древнего чудовища загораются пьянящим безумным весельем. она наклоняется к нему и заговорщицким шепотом сообщает:
-а пойдем с нами. будет весело, ты ведь знаешь.

Алексий знает, что, когда он вернется в мастерскую, заменившую ему дом и всю иную, доселе желаемую жизнь, замки на двери будут такими же крепкими как и девять лет назад. Алексий знает, что когда-нибудь и он исчезнет точно так же, как и многие до него, и никто из них даже не вспомнит о его существовании - все смешается в этом вечном танце вне времени под сводами поземных чертогов.

но сейчас у него есть время и замысел.
все что ему остается – это попытаться успеть.

@темы: @не-люди-в-моей-голове., @болотце_несуществующих_фэндомов

---

просто хочу записать уже все эти истории, вытащить их блин из себя и хоть на минуту не чувствовать это сраное долженствование. я понимаю о чем мне говорили ребятки-глюки. пока они были - они были щитом. в том числе и от моей йобанной гиперчувствительности.
голоса зовущие нас из книг когда-нибудь обязательно сломают мне ребра получше, чем мои слабые руки.
скорей бы.

@темы: @нарезка реальности.

---

матерная песнь о якобы профессиональной недостаточности

и о том, что нет неспособных людей, но есть неуместные.

дело то, собственно, в чем.
я ищу место на перераспределение и готовлю на это доки.
цель поиска: школа, психолог старших классов.
состояние дел на данный момент: место упорхнуло прямо у меня из под носа, но я не сдаюсь.

дело то в чем.
к моему личному охуеванию, оно наверное не в том, что я хреновый психолог по жизни и место мне уготовано за забором профессии, и вообще пора посыпать голову пеплом и найти место на ближайшем кладбище.
а в том, что я действительно просто не могу работать с дошкольниками. и никакие «надо приспосабливаться», «психологическая работа в образовании везде одинакова» (три раза ха) и «ой, да ты просто прикрываешь свою профессиональную несостоятельность и махровую лень, чертова ты двоечница» тут не рассматриваются.
нет. нихрена подобного. некоторые категории или сферы одной и той же профессии могут быть реально просто не твое.

как дошкольники для меня.

и херня что дошкольные психологи выпускники совсем другого факультета, похуй, ладно. при желании всегда можно затянуться курсом возрастной психологии, скрутить самокрутку педагогической и вперед спасать мир.

дело-то в чем.
дошкольники — это всегда телеска. это всегда прикасаться, обнимать и позволять обнимать себя, быть готовым к ОЧЕНЬ большому проценту телесных контактов (особенно на групповых). очень может быть, что не во всех детсадах так. очень может быть, что я чего-то не так понимаю.
но когда ты остаешься один на один с пятнадцатью голодными до любви/поддержки/принятия маленькими детишками, чьи базовые потребности пущены по песде, и единственное что им ДЕЙСТВИТЕЛЬНО нужно это чтобы их погладили по голове, пожали руку, обняли и сказали какой ты молодец, даже если он неуклюже смахнул карандаши со стола — ты блять в ПАНИКЕ нахуй.ты блять убиваешься о страх поглощения прежде чем дите крикнет «мама» тебе в литцо.
ты видишь проблему. но решить ты ее не можешь. а потребность есть. и как и всякий ебанат, видящий в своей профессии довольно альтруистический посыл, ты пытаешься что-то сделать ПРЕВОЗМОГАЯ (а то как же иначе, иначе — только в ужасе нестись к канадской границе)
базовая же блять потребность. ранняя мать его травматизация.
но их 15 в группе (в лучшем случае). а ты один. а групп 6.
фаталити.

как известно из всех многотысячных воплей туть, я и телесность — это никак. не в смысле я ничего не чувствую, а в смысле это воспринимается как блять насилие в жесткой форме. я допускаю прикосновения к себе, даже банальное поздороваться за руку, без внутреннего ощущения избиения только от определенного круга людей и только дозированно и добровольно.
дозированно.
добровольно.
там этих слов нет, не было и не будет.

коррекционная работа — ха. дошкольники целиком и полностью зависят от родителей. познавательные навыки? не волнуйтесь, родители похерят любую его активность своими пьяными разборками и дите деградирует обратно со скоростью света. саморегуляция эмоционально-волевой сферы? у него патология нервной системы, и родители поехавшие сектанты, камон, какая нахуй саморегуляция, блять. детско-родительские отношения? «у моего ребенка температура 39,но я не поеду его забирать, мне это не надо...нет, я хорошая мать!!»...блять...опять меня бомбит.

да, это выглядит как истеричное такое самооправдание, мол, все пидарасы а я дартаньян в белом пальто стою красивый.
но это объективность.
и, объективно, чтобы смочь работать с дошкольниками, мне придется в буквальном смысле родиться заново. иначе наверное те штуки, которые не позволяют мне находиться рядом с маленькими детьми и работать с ними продуктивно (насколько это возможно в условиях своего учреждения), попросту не изжить.

дело-то в чем.
да, я действительно убеждена, что в школе мне будет лучше или по крайней мере комфортней чем. хотя бы потому что возрастная категория другая. и хотя там своя туева хуча проблем, ответственности, прокуратуры, бумажных отписок и суецыдальных подростков, — у подростков есть одна охуенно прекрасная вещь которая является для меня огромным подспорьем: своя более-менее сформированная личность. воля. личная позиция.
да, бонусом идут куча травм из дошкольного возраста, и если так покопаться все они глубоко внутри недолюбленные трехлетки, у них уже есть они сами. они уже люди. не часть родителя. отдельные такие вполне себе самостоятельные люди.
что делать с травмами взрослых самостоятельных людей я может и не знаю (открываю секрет — никто не знает), но тут хотя бы интуиция и арсенал известный мне, простой и понятный.

и самое главное — подростки не имеют НАСТОЛЬКО ОСТРОЙ потребности в телесном контакте. и даже если эта потребность возникает в большинстве своем они хотя бы спрашивают. но это не базовая потребность, горящая красными буквами бегущей строкой через контакт с ними.

и даже вопросы, которые могут возникнуть в коллективе и с коллективом, переживаемы, если есть обратная связь словами через рот, которую куда проще получить от тех же подростков, чем от детишек до 6 лет.
остальное выносимо вполне.

как было написано на сакральной вывески у одного из кабинетов на этаже факультета в универе — «нет неспособных людей, но есть неуместные».
и дело то все в том, что я, очевидно, просто не на своем месте.

но у меня хотя бы есть план.

@темы: @люди, @нарезка реальности.

---

на Самайн принято поминать ушедших.

они не придут.
никто из них больше не войдет в этот дом или любой другой, куда приведет меня дорога, не выйдет ко мне из темноты, не протянет руки, не ударит словом, не позовет за собой.
их нет.
мне было тринадцать, когда началась эта история. когда я впервые увидела образ так же ясно, как видела реальных людей. их было пятеро. они были разными. они пугали меня и спасали. они заботились обо мне и причиняли боль. они помогали мне научиться жить и пытались заставить меня убить себя. мне двадцать два года сейчас, когда они покинули меня навсегда.
и мне наплевать, что это было на самом деле.
этой осенью я похоронила их всех.
Ирку Горнову, девочку-смерть, первую из них, заставившую меня сражаться насмерть.
Найтанарэ Фумеллотэ, обязанную и верную, несущую эстель сквозь века отчаяния.
Дивную Мириэль, девочку, ушедшую в мир грез и страшных сказок, и ставшей сказкой самой.
Лоркану Д`Эат, мертвую девочку, которая так сильно жаждала жизни, и ценила ее превыше любых идей.
Элинор Гринсфилд отчаявшуюся мать, которая пронесла любовь сквозь смерть.

это было почти настоящей сказкой, вроде тех, которые я так любила и продолжаю любить. наверное, по старой памяти. конечно, не одна сказка не повествует о том, как жить жестоком реальном мире, когда волшебство исчезает, выцветает в памяти, растворяется как утренний сон.
наверное, только быть волшебством самому. таким же, как все те, кто выходили ко мне из темноты, бледными руками тянули меня вниз и стояли за спиной, заставляя идти.
иного еще не придумали.
но если все они желали для меня этого, то возможно, это правильный путь.
и я принимаю вызов.

@темы: @не-люди-в-моей-голове., @мой эгладор.

---

все в этом творческом мире просто. не умеешь в полноценные худтексты — ставь игры. не могешь ставить игры, ибо трепетная фиялка — завали хлебало и не ной.

@темы: @ролевое.

---

полетай, моя золотая.

история ведь какая.
хорошо что я не пишу.
хорошо что я не говорю.
в идеале б еще «хорошо, что я не существую», только оно наверное не очень то хорошо.
история ведь какая.
вот она я, и языческое мое сердце, и кровь моя отравленная темным безумием покосившихся домов, сквозь которые прорастает по весне трава.
вот она я, и слабые руки мои дрожащие, и глаза испуганной трехлетки, маленькая-маленькая девочка, где-то там, в комнате с серыми обоями и зеленым диваном оставившая и позвоночник свой, и мечты о платьицах да бантах.
вот она я, забивающая в глотку слова о подвигах и героях, потому что иначе только с петлей на шее болтаться где-нибудь под потолком.
вот она я
кожу снимаю лоскутами, новую, сильную, нарастающую на место кровавых ран, раздираю ее, плачу.

потому что иначе ведь страшно-страшно-страшно.
потому что иначе ведь словно и не было ничего.

@темы: @нарезка реальности.

---

удивительно что я на что-то еще способна. удивительно но охуенно. когда создается очередная история. про настоящее и актуальное. создается.

@темы: @нарезка реальности.

---

пункт первый и основной.

оставь ее в покое.

---

охуеть откровение.

немного по мотивам, но со своей колокольни (вниз головой).

знаете, ребят, я умею в социальные контакты. я знаю когда и что нужно сказать, когда замолчать, когда проорать, когда прогнуться под изменчивый мир, а когда бодать стену с разбега на раз-два-три восемь часов подряд. я отлично знаю о чем говорить принято и уместно, а о чем нет. я прекрасно просчитываю реакции как это все работает, куда и зачем, и как это выкрутить в свою пользу.
я умею нравится людям. показывать ту картинку и производить то впечатление, которое от меня требуется. вот эти вот все "милая грустная девочка", "утипути мимими книжный ребенок, печальный эльфик", "восторженный скромняга-неофит" и прочие чудесные проекции.
я все это могу и умею, но

не хочу.

...и посему херю все это на корню раньше, чем играть в социалочку мне понравится и я потеряю за этим что-то важное. или превращусь во всем этом во что-то страшное.
и самое забавное, что в подобной расстановке приоритетов социальная изоляция и остракизм не кажется чем-то настолько невыносимым.
надо почаще себе об этом напоминать.

@темы: @люди, @нарезка реальности.

---

синдром Бэллы. очередное.

это случится раньше, чем я буду готова. а потом это чувство раскроит меня до основания, и ничего, совсем ничего не останется. и страшные сны выйдут ко мне навстречу из вереницы бредовых наваждений, и сбудутся тоже. а мне останется только валяться в пыли и смотреть. смотреть.
все это уже было с моей стороны. я уже однажды так фатально ошиблась. теперь понимаю, что ошиблась-то в том числе и я, и особенно страшно - я. и я не позволю всему этому нас изувечить, утянуть в туманное марево, превратить мою травму в истину. если я не могу поверить,я могу хотя бы заткнуться.
пока это лучшее, что есть.

@темы: @пострадалец., @нарезка реальности.

---

очередные смыслы.

на первый общий новый год Ведьма приподнесла мне книгу. «Страшные истории для девочек Уайльд» Эллис Нир.
Ведьма никогда не любила моих тогда еще троих несуществующих. она говорила, что, наверное, она не очень хороший друг, раз потакает этому. не гонит меня к врачам, не настаивает на том, что их нет. но ты их любишь, сказала она, и поэтому я не могу их ненавидеть или игнорировать. даже если я не считаю это совсем уж нормальным. даже если их слова вызывают у меня желание их убить.

это было больше, чем все возможные клятвы в чем угодно.
больше, чем я вообще надеялась получить в этом мире.

я открыла книгу и к эпилогу поняла, что это действительно моя история, завернутая в отлично сделанную сказку.
не знаю, насколько автор сталкивался с чем-то подобным, но описания механизма, как подобные компенсации работают, до того достоверны, что это почти страшно.

кто-то после похорон читает Библию.
я — эту историю.

«Раньше Изолу защищали принцы и волшебные друзья, туго обхватывая ее крепкими, как броня, руками. Потом, когда хранители ушли, и Изола наконец оказалась открыта миру, ей стало больно и грустно. Но теперь любовь нарастала второй кожей - новой защитной пленкой, никак не оберегающей от людской жестокости, лилейно-белыми доспехами в трещинках, сквозь которые проникала мучительная реальность.
Иногда Изола боялась будущего. Возможно, когда-нибудь она тоже полоснет по венам острым осколком стекла. Порой легкие доспехи любви крошились, словно печенье в молоке, и Изола испуганно думала, что ее разум вновь захватывает грустная Изола, дочь, случайно отравленная матерью. Но потом снова приходило лето, и Изола клеила стразы вокруг глаз и глубоко дышала впервые за долгие месяцы.»

@темы: @не-люди-в-моей-голове., @нарезка реальности., @что-то совсем шизовое.

---

потому что мы пойдем вместе даже в смерть.

Орфей и Персефона выходят из царства Аида.
точек входа множество. выход всегда один.
город-перекресток встречает их дождливым летом, мокрой зеленью, туманом над железнодорожными путями.
Аид тоже мелькает где-то там на периферии, но насмешливо улыбается, позволяя им стоять рука об руку на пешеходном мосту над туманом, городом и смертью, завершая цикл.
колесо со скрипом делает новый оборот и замирает.
эта тишина отдается звоном где-то в груди.
все свершилось. свершилось. сбылось.
Персефона счастлива, хоть и продолжает подозревать Аида во всех смертных грехах и парочке кармических долгов.
Орфей умеет смиряться и не совать руки в движущиеся механизмы — ему все-таки еще петь об их путях.
Аид в гробу видал все пророческие песни и совершенно не боится подозрений. но скрип огромного колеса он тоже слышит. который уже раз.
город-перекресток ждет своих детей обратно.
Аид смотрит, как Орфей и Персефона стоят на пороге мира, и еще не решаются, не решаются сделать шаг.

@темы: @мой эгладор., @нарезка реальности., @Ведьма

---

болотце несуществующих фэндомов.

Бэлла не знает слова нет, и почти всегда остается в пустой комнате, баюкая на руках очередную несчастную девочку с тяжелой судьбой. девочка обычно заканчивается за год. Бэлла кричит, негодует и крошит камень на ее могиле. потом — заказывает новый памятник, непременно с цитатой на латыни.
где сокровище ваше, там будет и сердце ваше.
сердце Бэллы сокрыто в земле так долго, что эта фраза почти потеряла смысл.
но это будет примерно через год. а пока Бэлла счастлива — она искренне восхищается новой падчерицей, смотрит, как она робко ступает по черным плитам зала и кружится под тягучую вязкую музыку, словно во сне. привозит ее в студию Смерти — она любит искусство во всех его проявлениях — рассказывает ей сказки, расчесывает волосы костяным гребнем и прогоняет из кухни Охотника (девочка боится его до дрожи). и надеется, конечно, надеется, что в этот раз все будет иначе. и через год ей не придется носить траур, крошить камень и не показывать лица из-под черной вуали.
Русалка говорит девочке, что стоит слушать себя и стремится к свободе. Бэлла поет ей то же самое, где-то в перерывах между расчесыванием волос и робкими поцелуями в висок. когда-нибудь она непременно станет свободна. когда-нибудь она оставит ее и устремится дальше по своему пути. когда-нибудь. но сейчас она рядом, сейчас Бэлла даст ей все, чего та только может пожелать. любовь, заботу, надежду, восхищение, истину. все, что угодно.
все что угодно, только останься со мной.
девочка, конечно же, остается.
основная проблема Бэллы даже не в том, что победить ее так же сложно, как ложь Кая, искушение Русалки, служение цели Смерти, гордыню Змея и ярость Охотника. а в том, что она совершенно не умеет проигрывать.

@темы: @не-люди-в-моей-голове., @болотце_несуществующих_фэндомов

---

май 2019. прости меня.

а еще я когда-то писала стихи.

у города-перекрестка хребет из крошащегося красного камня. я вообще не люблю города — там шумно, людно и немножечко страшно (в деревне в разы страшнее). но город-перекресток это совершенно отдельная тема. я прибита к его беспощадным улицам гвоздями шагов, словно к кресту.
город-перекресток не любит атеистов.
и наверное потому, что у него не осталось живого места. если идешь по городу, мертвецы следуют за тобой и таращат невидящие глаза, тянут бесплотные руки. говорят-говорят, может быть ты даже расслышишь шепот и сухой кашель выстрелов.
в городе-перекрестке время идет спиралью. стоит только присмотреться, прислушаться — для этого много не надо — и вот ты уже повязан, и вот уже красные камни крошаться в пыль, разрывающую легкие.
и никогда не ходи в крепость после захода солнца. обратно вернешься, конечно, но помни — они тебя запомнили. теперь можешь приходить туда и просить. или спрашивать.
хотя лучше, конечно, говорить. они ведь так мало знают о том, каково это жить в изменившемся мире. и видят-то они его, не понимая что видят. им это дико. им это странно. они не видели ни перестроечного угара, ни падения всего того, во что они верили. ни того, как из этого крошева восставал нынешний мир.
-приходи к ним и говори, - говорит Ирка, выдыхая дым в форточку. она сидит с ногами на подоконнике и с презрением щурит глаза на маленький городок за окном, - и беги отсюда. ты там нужна больше. живым и мертвым. здесь ты ничего не исправишь. а там...они нашепчут тебе правду, они расскажут тебе о смерти. а ты говори о жизни, наперекор всему. видно, судьба твоя такова - говорить нам о том, что мы упустили, что у нас отняли. и о том, что другие смогли продолжить за нас.
руки у Ирки полупрозрачные, как горький и мерзкий дым, который она выдыхает. сейчас ее эфемерность и ненастоящесть становится очевидной.
-я не знаю, как мне удавалось столько лет убеждать себя в том, что ты настоящая, - говорю я, - я ведь не верю в призраков. и тебя на самом деле никогда не существовало.
Ирка насмешливо скалится. красная звезда в исцарапанных пальцах совершает новый оборот.
-пообещай мне, что ты не покинешь город-перекресток. так, как обещала придти к ним. пообещай мне, - невыносимо повторяет она, словно древнее заклинание, - он даст тебе все, что ты пожелаешь. все то, что тебе нужно. только останься. кто-то же должен слушать тех, кто в нем остался. кто-то же должен напоминать им, что все не напрасно. пообещай что никогда не предашь его. что никогда его не покинешь.
это кажется немного абсурдным. предавать город. давать клятвы галлюцинациям. и поэтому, вкладывая в слова все свое недоверие и ехидство, я конечно же обещаю.
Ирка смотрит на меня с завистью и горьким отчаянием.
-я так хотела сбежать сюда, но не успела. я так хотела здесь остаться. наверное, это одна из причин, почему я вообще тебя отыскала. я хотела все исправить. я хотела, чтобы у нас все было хорошо. неужели я хотела слишком многого?
она говорит словно сама себе, но я слишком хорошо ее понимаю. я знаю, каково это, жить в аду и не иметь возможности спастись. я знаю, каково это, разочароваться в финале истории.
-мне жаль, что мы не встретились по-другому. мне жаль, что я не смогла быть рядом, когда ты решила себя убить.
Ирка фыркает так, словно я сентиментальная барышня, любящая трагедии и обмороки по расписанию. но я всего лишь девочка с глюками. не более того.
-зато ты привела меня в город-перекресток спустя столько лет, - наконец криво улыбается она. другой улыбки у нее наверное быть не может, - зато ты доказала мне, что ничто не поможет мне вернуться. знаешь, несмотря на все, что я сейчас вижу, я успела тебя полюбить. но я не хочу здесь оставаться. отвези меня обратно. отвези меня к красным камням и черной воде, от которой сводит пальцы. отвези меня домой. пожалуйста. я очень хочу вернуться домой.

@темы: @не-люди-в-моей-голове., @что-то совсем шизовое.

---

этот мир тебя у меня не отнимет. и смерть тоже. я не позволю.

---

короче, ты понимаешь что тебя опять разнесло вништо, когда ловишь себя на том, что слушаешь диктофонные записи хреновой сказочки про 25 накрышников и скандинавские саги, и только под подобной анестезией не задыхаешься от рыданий.
Найта-долбоеб.

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

во избежание жизни.

иногда все рассказанные истории собираются вместе и ломают тебе ребра.
иногда они еще и сбываются, и ломают тебе что-нибудь буквально. шрамы, удушье, провалы. неважно, неважно, неважно. я не о том.
иногда ты забываешь о том, что довольствоваться можно этим, и желаешь затащить других в свою/вашу страшную сказку. желаешь говорить с кем-то он них. желаешь в принципе.
а говорить о таком - нельзя.

на Оковах было получено одно прекрасное сакральное знание - только тебе, Найта, кажется, что пафос и речи словно из волшебной сказки принимают за сумасшествие.
представляешь, все то, чего ты хотела демонстрировать - можно... тебя не закроют. тебя не убьют. от тебя не шарахнуться.
представляешь?..

нет.

на самом деле не представляю. ничего из себя, и что так действительно можно конкретно мне.
потому что "вежливый человечек" и "интересная девачка".
потому что в тебе нет ничего сказочного. ничего от них всех.
ты зеркало. отражение. точка отсчета. вечный наблюдатель.
и ты можешь только смотреть.

иначе не будет даже этого.
а как тебе жить, когда сказка закончилась?
правильно, никак.
во избежание.

@темы: @люди, @пострадалец., @нарезка реальности.

---

я устала придумывать смерть, пока Смерть придумывает меня.

-оставь меня, черт возьми, в покое, - кричу я, упираясь ладонями в зеркало, - я придумала тебя,чтобы ее удержать. всех вас придумала. как когда-то. как сейчас. потому что у меня никогда ничего не было, кроме иллюзий и снов. кроме осколков чужих сказок и дыры в груди. потому что в реальной жизни я ничтожество с переломанным позвоночником, и теперь это даже не спрятать. уходи, говорю. исчезни. прекрати ломать мне ребра, словно это все действительно имеет значение! словно это не я хочу сломать их и исчезнуть наконец.
по ту сторону зеркала клубится дым. Смерть смотрит на меня в упор, из-за дыма этого завеси. тонкие пальцы сжимают подлокотники кресла. на изможденном лице, перечеркнутом смоляными прядями, лишь усталая отеческая нежность.
мне хочется ударить это чертово стекло, чтобы оно разлетелось вдребезги. но тогда он исчезнет тоже. а так я могу хотя бы смотреть. смотреть и молчать о них в кабинете терапевта, опасаясь прослыть истеричкой с мифоманической конституцией.
-ты просто устала, - говорит он, - ты просто слишком устала тащить на себе все прегрешения своих предков и боль всех попутно встречающихся тебе людей. устала жить в чужих кошмарах, которые ничуть не легче собственного. устала выбирать между душой и телом, социальным и личным, земным и чем-то несоизмеримо высоким. устала быть полем боя, и теми, кого принимает земля. я понимаю.
-ничерта ты не понимаешь.
.
мы говорим многие долгие вечера. о долге, о войне, о боли. о жизни, о любви, о надежде. и никогда — о нем самом. мне хватает времени выговорится, но не хватает мозгов свернуть разговор в русло обоюдного обмена историями. наверное, мне должно быть стыдно, что я рассказала почти все, а он умолчал о многих.
-расскажи мне о том, кем ты был до всего. расскажи мне начало своей истории, мы так его и не узнали. Ведьма говорит, ты не хочешь признавать себя человеком, поэтому неминуемо скатываешься в безликую хтонь из темноты. расскажи мне. мне правда интересно. мне правдо важно знать, кто ты, каким ты был и что изменилось..

в зеркале напротив только мое серое от усталости лицо.
и на самом деле я, конечно же, знаю, кто он.

@темы: @пострадалец., @не-люди-в-моей-голове., @нарезка реальности.